На одной стене в приемной Крауса не было ни баснословно дорогих живописных полотен, ни баснословно дорогих редких книг. Эту стену украшали фотографии баснословно дорогих младенцев. На посетителя смотрели девочки и мальчики, пухленькие и не очень, двойняшки и тройняшки, беленькие, черненькие и желтенькие. Одних запечатлели в компании игрушечных медведей, других – в компании живых щенков, третьих – в компании легко узнаваемых по обложкам «Пипл мэгэзин» родителей. По центру сияла надпись «Чудеса Кристиана».

Стена имела сакральное значение. В какое бы кресло ни уселись потенциальные пациенты, взгляды их неизбежно упирались в эту стену. Минут через двадцать ожидания стена заводила с несчастными разговор: «Вот для чего вы здесь, ребята. Видите, как все просто? Такие чудеса мы творим каждый день». Впрочем, мне лично стена сказала нечто другое: «Видал „Ролекс“ Крауса и туфли из страусовой кожи? А сколько всего укрылось от твоего взгляда! Эта стена для тебя, парень. Спасибо за пожертвование».

После шести визитов к Краусу, включавших проверку проходимости маточных труб, зондирование матки, спермограмму и иные процедуры, в ходе которых мы испытали всю гамму чувств, от унижения до неприличного в своей смехотворности облегчения, добрый доктор Кристиан вынес вердикт:

– Видите ли, вы входите в очень небольшую категорию пар, выводов о бесплодии либо фертильности которых на основании тестов, – он прочистил свое медоточивое горло, – сделать нельзя.

Сукин сын не смог найти ни единого изъяна ни у меня, ни у Джоанн. Он утешил нас заверением, что ужасно, ужасно сожалеет о том, что подверг нас проверкам и не сумел поставить внятного диагноза. Впрочем, сколь бы глубоки ни были сожаления доктора Крауса, они не помешали ему обналичить наши чеки. Доктор Краус посоветовал нам не сдаваться. «Пытайтесь достичь беременности еще полгода, а если не получится, мы попробуем оплодотворение в пробирке», – посоветовал он. Под словом «мы» Краус имел в виду меня, Джоанн и нашу чековую книжку.

Однажды вечером – помянутые доктором Краусом полгода были в разгаре – я вернулся домой около девяти. Я отбарабанил четвертое подряд шестнадцатичасовое дежурство и устал, как коп. Одежду я свалил на пол в кучу, а себя самого – в другую кучу, на кровать. Потом у меня все как в тумане, приходится верить на слово Джоанн.

Она вернулась часа через два после моей успешной стыковки с подушкой. С родительского собрания – Джоанн преподавала в третьем классе и обожала свою работу. Она нежно выводила меня из фазы быстрого сна до тех пор, пока не уверилась, что способность к аудированию вот-вот ко мне вернется. Я, разумеется, ни черта не слышал.

– Ну и вечерок у меня выдался, – начала Джоанн. – Родители Сьюзи Дайлалло пришли прямо с коктейля, оба изрядно подшофе. Отец Дорин Риггинс так воодушевился, когда я похвалила Дорин за успехи в математике, что поднял руки – видимо, хотел «ура» прокричать – и опрокинул мою колу прямо на оставшиеся пять отчетов. – Не дождавшись обычного сочувственного «угу», Джоанн проговорила мне в самое ухо: – Майк, ты вообще слушаешь?

С технической точки зрения я слушал, однако на той стадии усталости был не способен отличать человеческую речь от прочих шумов. Нежные тычки плавно перешли в агрессивные пинки, а там уж недалеко было до настоящих тумаков. Эти последние подействовали – мои мозги вяло зашевелились, и я даже умудрился промямлить: «Сссслушаю».