На всем свете в данный момент не было человека, с которым мне хотелось бы говорить по телефону. Однако ни угрозу моему родному брату, ни рак крови у мальчика Хьюго никто не отменял. Опять же губернатор Калифорнии мог вспомнить о деле «Ламаар» и решить, что давненько не колупал двух нерадивых копов. Ну и фиг бы с ними со всеми. Раздался второй звонок. Потом третий.

– У меня… голова болит… – простонал Терри. – Ответь, мать твою…

Я нажал «ОК» и сказал «алло».

– Детектив Ломакс? – В трубке звучал мужской голос, однако я его не узнавал.

– Да, это я. – Пожарная открыла по горящему «форду» пальбу из огнетушителей.

– Кажется, я не вовремя, – произнесли в трубку. – Это Дэнни Иг, из Вудстока. У вас есть минутка?

Часть III

Беги, кролик, беги

Глава 79

Три апостола Дина Ламаара замерли, впитывая тишину. Как только Клаус Лебрехт взорвал бомбу, всякая связь с «фордом» прекратилась – отключился микрофон, погасла видеокамера. Разговор с Айком Роузом был окончен.

– Джентльмены, – хихикнул Лебрехт, – кажется, нас разъединили.

– Как думаешь, он мертв? – спросил Кевин Кеннеди.

– Не знаю, – отвечал Лебрехт. – Я пытался подманить его поближе к «форду». Если бы один из копов не сообразил, что мы задумали, и не поднял тревогу, все получилось бы в лучшем виде. Я сразу нажал кнопку, да, видно, реле тормознуло. Даже если Роуз и жив, наверняка он теперь больше смахивает на дуршлаг. Чего-чего, а шрапнели в воздух взлетело немало.

– Денег тоже, – процедил Кеннеди и добавил: – Будь они прокляты.

Лебрехт взял хрустальный графин марки «Баккара» и налил себе вина.

– Alea iacta est, – провозгласил он, поднимая бокал.

Его друзья в переводе не нуждались. Они неоднократно слышали от Лебрехта эту фразу. Именно с такими словами обратился к своим солдатам Юлий Цезарь, когда перешел Рубикон. Именно с них началась славная кампания, в результате которой был завоеван Рим.

Alea iacta est. Жребий брошен.

– Я думал, мы бросили жребий, когда придушили паршивца Элкинса, – заметил Кеннеди, жестом отказавшись от вина и налив себе еще водки. – С другой стороны, если учесть, что мы минуту назад буквально выбросили на ветер полмиллиарда долларов… Нет, я понимаю, эффект был ого-го, только не говорите моей жене, что я отказался от кругленькой суммы ради показухи, а то она меня кастрирует.

– Твоя стерва жена переживет тебя лет на пятьдесят, причем наследство твое даже она не сможет растратить – еще кобелю какому-нибудь тысяч несколько завещает, – сказал Лебрехт. – А мне, знаете, ничуть не жаль этих грязных миллионов. Единственное, о чем я жалею, – что в моем погребке осталась всего одна бутылка «Грюо Лароз» урожая пятьдесят девятого года.

И Лебрехт налил вина Митчу Барберу.

– Хорошо, давайте займемся третьим актом. Что мы имеем? Мы имеем Софокла в Нью-Йорке, Йетса в Далласе и Сервантеса в Лос-Анджелесе. Они ждут приказа о выступлении.

Барбер пригубил вина и, прежде чем проглотить, подержал во рту. «До чего я докатился», – подумал он. Барбер всю жизнь был сценаристом; вместе с великим Дином Ламааром они сняли не одну сотню фильмов. А теперь он пишет ультиматумы с требованием выкупа.