– Дайана, я люблю тебя.

Дайана прослезилась.

– И я тебя люблю, Майк.

Воскресенье мы провели дома – смотрели по телевизору, как играют «Доджерс», сами играли в скрэббл, вместе готовили ужин и просто грелись в лучах взаимной любви.

В понедельник утром я поехал на работу. Мы с Терри не сомневались – нашего появления на телевидении коллеги так не оставят. И действительно, перед моим приходом все в участке надели солнечные очки, дабы не ослепнуть от звездного блеска. Целый день неунывающие полицейские тянули на голливудский манер: «Свяжииись с моим агентом»; «Мииилый, ты чудессссно выглядишь. Давай вместе пообеееедаем»; «Какой ужас! Через неделю Каннский фестиваль, а мне ну совершеееенно нечего надеть!»

Мы с Терри громко проклинали лейтенанта Килкуллена за то, что он заставил нас сделаться телешлюхами, – впрочем, наши жалобы лишь еще сильнее распаляли коллег. Мы наслаждались каждой секундой славы.

К вечеру только ленивый не хлопнул нас по спине.

Постепенно шумиха улеглась, и к середине недели вся документация по делу «Ламаар» легла в ящики, поскольку появились новые дела – стрельба в салоне красоты и ножевое ранение на автомойке. Впрочем, я радовался этим мелочам – жизнь снова входила в привычную колею.

В пятницу вечером мы с Дайаной отправились к Большому Джиму на ужин по случаю отъезда Фрэнки. Мой брат должен был появиться в «Клэймор-хаус» в понедельник утром, и Джим с Энджел взялись доставить его в Монтану.

– Ты следишь за котировками акций «Ламаар энтерпрайзис»? – спросил Фрэнки, не успели мы усесться за стол.

– Нет. Не хочу иметь с «Ламаар» ничего общего.

– В понедельник вечером акции шли по восемьдесят пять долларов, – сообщил Фрэнки. – Во вторник мы с папой первым делом купили по тысяче штук. А сейчас они подскочили на тридцать два пункта. Представь, мы за три дня срубили тридцать две тысячи баксов.

– Хорошо же ты начинаешь процесс реабилитации, – заметил я.

– Не кричи на него, – вмешался Большой Джим. – Это я предложил, и деньги были мои. Я только спросил Фрэнки, как, по его мнению, хорошее ли это вложение средств.

– И что же посоветовал наш преуспевающий брокер?

– Он сказал, что дело выгодное. Я даже попросил Фрэнки обзвонить моих приятелей и убедить их тоже взять ламааровских акций.

Я шарахнул кулаком по столу.

– Черт возьми, папа! О чем ты только думаешь?!

И тут Фрэнки и Большой Джим заржали, как пара пьяных юнцов на студенческой вечеринке.

– Повелся! – чуть не плакал от смеха Джим.

– Повелся, повелся! – повизгивал Фрэнки. – Добро пожаловать домой, Майки. Мы по тебе соскучились.

– Нет, вы посмотрите, – рыдал Джим, – всего неделю назад он сидел на диване в студии Джея Лено, а сейчас опять в скорлупу залез!

Теперь смеялись уже и Энджел с Дайаной, так что мне пришлось признать – я действительно повелся, и тоже расхохотаться.

Назавтра, во вторник, 17 мая, Лебрехт и компания предстали перед федеральным судьей. Виновными они себя не признали. Процесс назначили на март следующего года. К делу подошли со всей серьезностью. Никакой шумихи. Никаких журналистов. Только трое стариков, по очереди поднимающихся с места и цедящих по два слова, дабы заверить судью в том, что они ничего плохого не совершили.