— Первой машиной, какую я купил для себя, был «Студебеккер-48», у него еще нос как у самолета. Проделал на нем около шестидесяти пяти тысяч миль — было это летом пятьдесят третьего. Ну и лихая была машина! Как только красный менялся на зеленый, ты просто чувствовал, как передние колеса начинают подниматься, точно у самолета.

— Я тебе сейчас кое-что расскажу. Однажды, когда мы с Дженис только поженились, я за что-то разозлился на нее — наверное, просто за то, что она такая, какая есть, — сел в машину и за вечер смотался в Западную Виргинию и обратно. С ума спятить. Теперь, чтоб пуститься в такую авантюру, надо сначала в банк зайти;

— М-да, — тянет погрустневший Чарли. А у Кролика не было ни малейшего желания его огорчать. Он ведь толком так никогда и не узнал, действительно ли Чарли любил Дженис. — Она мне об этом рассказывала. Ты в ту пору немало покуражился.

— Было дело. Но машину я всегда пригонял назад. И когда Дженис ушла от меня, она забрала машину. Ты же помнишь.

— Разве?

Чарли так и не женился, и это лестно для Дженис, а следовательно, и для Гарри, если уж на то пошло. Когда другой мужчина спит с твоей женой, ты ее по-новому оцениваешь, и стоимости ее нет предела. Гарри хочет вернуть разговор на более веселую тему об убывающей энергии. Он говорит Ставросу:

— На днях видел в газете забавное высказывание. Там говорилось: «Никто не способен побить Кристофера Колумба по дальности. Вы только посмотрите, сколько он отмахал миль на своих трех галеонах».

Кролик произносит главное слово старательно, по слогам, но Чарли не делает вид, будто понял, лишь улыбается этакой кривой улыбочкой, какая возникает у людей при боли.

— Это все нефтяные компании нас подталкивали, — говорит Чарли. — Они говорили: «Давай жми на все педали — вон сколько вокруг дорог, сколько торговых центров!» Через сотню лет люди просто не поверят, до чего расточительно мы жили.

— Вот так же было и с лесом, — говорит Гарри, пытаясь продраться сквозь дебри истории, словно подцвеченные туманом; в его представлении она расчерчена на столетия, как футбольное поле, и из всего этого выступают несколько дат — 1066, 1776 — и несколько лиц, отнюдь не радующих взор (Джордж Вашингтон, Гитлер), в рамках по краям. — Или, например, с углем. Я помню, когда был мальчишкой, как антрацит с грохотом летел по старому желобу и на каждом куске — красная точка. Я не мог представить себе, что это делают люди, думал, это происходит с ним в земле. Маленькие эльфы метят уголь красными щеточками. А теперь нет больше антрацита. Эта мура, которую нынче добывают, прямо крошится в руке. — Когда Кролик видит, как растрачиваются богатства мира, и понимает, что и земля тоже смертна, ему доставляет удовольствие мысль, что он богат.

— Что ж, — вздыхает Чарли, — по крайней мере эти черномазые и желтые уже никогда не устроят промышленной революции.

Похоже, черта под разговором подведена, хотя у Гарри такое ощущение, что они оставили за бортом нечто очень существенное, нечто жизнетворное, именуемое энергией. Правда, в последнее время он стал замечать, что как в частных беседах, так даже и по телевидению, где людям ведь платят за то, что они говорят, многие темы довольно быстро иссякают, исчерпываются, словно в этом полушарии все уже сказано. В своей духовной жизни Кролик тоже замечает гораздо больше пустот, чем было раньше, — прогалины растраченных клеток серого вещества, откуда раньше шли сигналы вожделения, смелых взлетов фантазии и страха с расширенными зрачками; к примеру, он засыпает теперь мгновенно, так сказать, не успев донести голову до подушки. Раньше он никогда не понимал этого выражения. Но ведь раньше у него и голова была другая. Раньше, к примеру, он мог ходить без шляпы, а теперь стоит подуть прохладному ветру, как он ее надевает. Крыша его прохудилась — стал проникать свет звезд.