Дженис моргает мокрыми ресницами. То, что она готовится сейчас сказать, представляется ей столь значительным, что она еще какой-то миг медлит с ответом. Затем голосом весомым и очень отчетливым, как говорила мамаша Спрингер, когда выносила окончательное и бесповоротное суждение, она произносит:

— Он дал согласие на лечение в наркоклинике. Безотлагательное.

— Ну, это хорошо, я думаю. Что же вынудило его согласиться?

— Я сказала — или он соглашается, или я увольняю его из магазина и подаю на него в суд.

— Ого! Так и сказала?

— Да, Гарри, да. С трудом, но сказала. Пришлось.

— Такое — своему родному сыну?

— У меня не было выбора. Он катится по наклонной плоскости и сам понимает это. Представь, он даже благодарил меня, честное слово. Мы с ним объяснились прямо там же, в магазине, только вышли наружу, туда, знаешь, где сорняки, а Чарли и бухгалтер оставались в помещении. Потом мы вернулись и сразу стали звонить — из твоего бывшего кабинета.

— А где хоть эта клиника?

— В Северной Филадельфии. Ее рекомендует специалист, консультировавший Нельсона, только бы удалось его туда устроить. Они все переполнены, как выяснилось. Общество не справляется с этой проблемой. В Бруэре есть только программы, рассчитанные на амбулаторное лечение, но его консультант уверяет, что тут очень важно оказаться в отрыве от привычной среды, составной частью которой являются наркотики.

— Значит, он все-таки сходил на прием после той стычки с Пру?

— Да, ко всеобщему удивлению. Но что совсем уж удивительно, человек этот, консультант, сумел расположить к себе Нельсона. Внушить к себе уважение. Он, кстати, черный.

Гарри чувствует укол ревнивой обиды. Его сына подхватывают чьи-то чужие руки. Отцовские руки не сумели его удержать. Теперь на помощь призваны профессионалы.

— И как долго продолжается курс лечения?

— Полный курс — девяносто дней. В первый месяц детоксикация плюс интенсивная терапия, а затем в течение последующих шестидесяти дней он восстанавливается, выполняет какую-то работу, что-то по линии общественно полезного труда, просто для того, чтобы постепенно адаптироваться к нормальной жизни.

— То есть он выпадает на целое лето. Кто же возьмет на себя магазин?

Дженис кладет руку поверх его руки жестом, который кажется ему заученным, отрепетированным заранее.

— Ты, Гарри.

— Лапушка, не могу. Я ведь теперь вдрызг больной.

— Чарли говорит, у тебя в корне неправильное отношение, так нельзя. Ты без боя сдаешься своему сердцу. Он говорит, для тебя лучшее — это позитивный настрой и активная деятельность.

— Да ну? Почему б ему самому не поуправлять у нас магазином, раз он такой, черт его побери, активный?

— Он теперь занят более важными делами.

— Ага, тобой, например.

Она хихикает, хоть у нее на подурневшем лице еще не обсохли слезы.

— Не валяй дурака. Он просто старый друг, который пришел на помощь в трудную минуту.

— Не то что я, никакого от меня проку, так?

— Ты же в больнице, милый. Ты проявил немалое мужество, по-своему . И вообще, как всем нам хорошо известно, есть вещи, которые ни ты, и никто другой за меня сделать не могут, только я сама.

Его подмывает оспорить этот тезис, отдающий сомнительным новомодным благочестием, но если он намерен вернуться в строй, то ему лучше молчать в тряпочку и не заводиться по пустякам. Поэтому он спрашивает о другом:

— Как Нельсон воспринял твою суровость?

— Как я тебе уже сказала — хорошо. Он только и мечтал, чтобы мы, его близкие, приняли какое-то решение, поскольку он потерял над собой уже всякий контроль. Пру страшно рада, что его будут наконец лечить. И Джуди рада.

— А Рой не рад?

— Он слишком мал еще, чтобы понимать, но, как ты сам недавно заметил, атмосфера в доме была нездоровая.

— Это я так сказал — «нездоровая»?

Она пропускает вопрос мимо ушей. Она снова выпрямилась на стуле и, послюнив салфетку, протирает лицо.

— Мне предстоит встретиться с парнем до его отъезда?

— Нет, миленький. Он уезжает завтра утром, ты его уже не застанешь.

— Хорошо. Не знаю, как бы я это выдержал. Кому сказать, что он нам устроил — он ведь всех нас, не только тебя и меня, а и своих детей, всех , взял и спустил в сортир, очень просто. Он же продал нас всех за свой поганый наркотик.

— Ну, знаешь, Гарри, побойся Бога, — ты сам за свою жизнь не раз и не два поступал как отъявленный эгоист, мне ли об этом не знать!

— Было, не спорю, но уж не ради щепотки порошка.

— Это сильнее их. У них в этом вся жизнь. Кроме того, они, очевидно, покупали еще и препараты для Лайла. Я хочу сказать — медицинские препараты, лекарства от СПИДа. У нас в стране они пока не продаются, а стоят страшно дорого, их провозят нелегально.

— Печальная история, — помолчав немного, произносит Кролик. Чернильно-черная тоска циркулирует у него по венам. Залежался он в больнице. Забыл, какая она, жизнь. И он спрашивает у Дженис: — Куда это ты намылилась в такой попсовой кофточке?

Она поднимает глаза от зеркала в крышке сумочки, в которое она глядится, приводя себя в порядок, и смотрит на него — лицо ее упрямо каменеет, выражая готовность держаться до победного конца.